Сидим мы с Петровичем как-то на нашем дачном пруду, карасиков ловим. Пивко пьем, беседуем ни о чем, тишина, красота. Тут сынок его, Сашка, кричит издали: «Петрович! Мамка просила ей позвонить! „ У Сашки уж свои дети. Пацану лет пять. Петрович иногда берет внука на рыбалку. “Ладно! „ — лениво так отвечает Петрович. Но звонить никуда не торопится.
“А чего, — спрашиваю я. Сашка тебе не родной, что ли? „
“Чего это? „ — удивляется Петрович
“Ну вот он тебя Петровичем зовет. Мамку — мамкой. А тебя — Петровичем» “А-а-а! Ну, это старая история! ” — говорит Петрович. И, подумав, рассказывает.
Лет двадцать назад, когда Сашке было как раз лет пять, то есть как сейчас внуку, работал Петрович в конторе крупного завода. То ли главным инженером, то ли главным технологом. Квартиру еще не получили, и жили в малосемейке возле завода. Санька к отцу на работу частенько прибегал, сидел в кабинете, играл во всякие разные интересные игрушки, которые взрослые почему-то называли образцами продукции. Естественно, что в конторе Саньку все знали. И на проходной.
Как-то раз, придя в кабинет к отцу, он его там не застал. Отец был на территории. Санька на территории ни разу не был, и решил этот пробел восполнить. Видимо ему казалось, что стоит выйти за проходную, как отец там и обнаружится. На вахте его конечно не пропустили, и он спокойно прошел в расположенную рядом дырку в заборе, которой пользовалась половина завода.
О том, что территория завода настолько огромна, Сашка не подозревал. Он спокойно дошлепал до первого цеха, и шагнул внутрь. Цех испугал его размерами, шумом, огромными машинами, которые работали сами по себе, и безлюдием. Сашка чуток прошел между машинами, и напрочь потерял ориентацию в пространстве. Потом он несколько раз тихонько позвал папу, потом в голос заревел.
На рев сбежалось несколько работников цеха. Они мальца попытались успокоить, но он только громче выл, упирался и кричал: “Па-па! ” Чей ребенок — никто не знал. На вопрос “Ты чей? ” уверенно отвечал сквозь слезы “Папин! “. Оставлять мальца в цеху было нельзя. Идти куда-то с незнакомыми мужиками в грязных спецовках Санька напрочь не хотел, и при попытке взять его за руку плач превращался в форменную истерику. Но тут на общее спасение в цех случайно зашла Муза Николаевна. Муза Николаевна, женщина преклонных лет, всю жизнь проработала на заводе, а последние лет десять была секретарем директора. Твердой рукой рулила хозяйством, знала всех и вся, и тот же Петрович, пришедший когда-то на завод пацаном на должность ученика слесаря, хоть и вырос в большие начальники, Музу Николаевну побаивался. Как, собственно и все остальные три тысячи работников завода, включая директора.
Санька был наверное единственным, кто Музу Николаевну не боялся. А даже наоборот. Поэтому работники сразу разбежались по своим местам. От греха. И Музе Николаевне предстала та же сюрреалистичная картина — плачущий и зовущий папу одинокий ребенок посреди огромного цеха. Даже она от этой картины слегка растерялась. И запричитала: “Ой! Етишкина жисть! Папу он зовет. Ну хто ж тут знает — кто твой папа? Ну хто ж так зовет? Ну хто ж тебя услышит? Вот смотри, как надоть! ” Муза Николаевна выпрямилась во весь рост, набрала полные легкие, и над
территорией цеха, перекрывая шум машин, поплыл рев: “Петро-о-ович! В рот тебе кочерыжку! Та где-е-е, разъе*ить твою налево? ” Сашка перестал плакать и открыл рот. И — о, чудо! Откуда-то из глубины цеха раздался голос отца: “Ну что стряслось, Николавна? ” Муза Николаевна еще раз набрала воздуха, и протрубила: “Бежи быстрей сюда, гадский папа! ”
Спустя несколько дней, когда инцидент был благополучно забыт, у Петровича в доме собралась большая шумная компания друзей и сослуживцев. Отмечали какой-то праздник. В разгар веселья Петрович вышел на кухню за разносолами, и там застрял. На призывы жены и гостей “Петрович! Водка греется! ” не реагировал. И тогда Санек, уплетавший тут же праздничный обед, оторвался от процесса и авторитетно заявил: «Папку так не зовут», добавив почему-то “Етишкина жисть! ” “О! ” — отреагировали гости. “А как же зовут? ”
Польщенный вниманием, Сашка встал, сглотнул, набрал побольше воздуха, и заорал так, что у гостей заложило уши: «Петло-о-ович! В лот тебе кочелыжку! Бежи быстрей сюда, гадский папа! „
Гости смеялись до слез и аплодировали. Растерянный Петрович стоял в дверях.
С тех пор Санька отца иначе как Петровичем не называл. Хорошо, что удалось отучить от всего остального.
“Вот такие пироги» — завершил рассказ Петрович, вытащив очередного «пятачка». Потом добавил: “Он даже когда письма из армии писал, начинал так. “Здравствуй, мама! Петровичу — привет! «
Мы открыли еще по пиву, и каждый задумался о своем, глядя на поплавки.
И разом вздрогнули от внезапно раздавшегося сзади звонкого детского крика:
»Петло-о-ович! В лот тебе кочелыжку! Ты почему бабушке не позвонил? Она лугается! ”
©
